И вдруг страшная догадка ужасом исказила её лицо.

— Эта кровь… О, боже! Только не говори мне, что ты используешь эту бедняжку как донора. Алан, не смей! Не смей использовать её в качестве своего дарителя! Не смей трахать её! — кинулась она на меня с кулаками.

— Зои! Зои! — схватил я её за руки, стараясь удержать. — Дьявол! Зои, да с чего ты вообще взяла! — вскипел я.

— Вот с этого, Алан! — вырывалась она. — Ты так бесишься из-за неё, что сам на себя не похож. Что происходит, Арье? Кто она, чёрт побери?

— Никто. Никто, Зои! — схватил я её и прижал к себе. Выдохнул. — Зои. — Приник виском к её лицу, когда она затихла. — Никто. Ты не забыла? Я же чёртов гурман, как и Федэ. И чёртов однолюб. Единственный даритель, что был мне нужен... её больше нет. А тот, что нужен сейчас — принадлежит не мне. Этот дар я не приму никогда.

— Не говори «никогда», Алан, — покачала она головой. — Вкус твоего «никогда» до сих пор у меня во рту. Когда-то, десять, семь, пять, даже два года назад ты ещё был так убедителен, когда произносил своё никогда, что я тебе верила: мы никогда не будем вместе, не станем даже любовниками, не говоря о большем. Но сейчас…

— Плохая злопамятная девочка, — улыбнулся я. — Нет, это не её кровь.

Не её, Зои! Её кровь сейчас стоит позади тебя в кюретке анализатора. А кровь, что я дал Федэ, поможет мне, если не найти то, что всю жизнь ищу — способ избавления, антидот, лекарство, то хотя бы станет попыткой спасти одного бесконечно дорогого для меня человека.  

 — Меня вдохновляет не девчонка, — нежно провёл я пальцем по её щеке. — О ней через пару дней я надеюсь забыть.

— Тогда что?

— Мой детектив нашёл…

— Убийцу? — потрясённо перебила она. — О, нет, Алан, нет, — скорбно коснулась моей щеки. — Даже не представляю каково тебе сейчас.

— Машину, Зои. Пока только машину. Даже её фото. Водителя ещё предстоит найти. Но, мне кажется, да, дело движется к концу.

К концу. Это слово, что я произнёс вслух, всё не давало покоя, пока я провожал Зои до припаркованного на вертолётной площадке бордового четырёхместного Робинсона R44.

— Ей нельзя оставаться с тобой, Алан, этой девочке, — покачала она головой, словно всё, что я ей говорил, не слышала. — Нельзя. Ты же её покалечишь. И если сблизишься — покалечишь, и, если после этого оттолкнёшь — сделаешь ещё больнее. И я не о физической боли сейчас говорю. От телесной боли наш организм может себя защитить, от душевной — нет. Она совсем девочка, Алан. У неё вся жизнь впереди. Не делай этого с ней. Не посвящай в наши тайны. Правда о тебе окажется для неё слишком тяжела. А если она будет с тобой, однажды она узнает правду.  

Она или интуитивно чувствовала куда больше, чем я понимал. Или озвучивала то, в чём я даже себе боялся признаться?

— Думаешь, я не знаю? — вздрогнул я от холода, стоя под большим чёрным зонтом. И мурашки по спине побежали от её слов.

— Ты должен избавиться от неё как можно скорее. Должен, Алан, как бы тебе ни хотелось поступить иначе. Или потом будет поздно. Слишком поздно. Она к тебе привяжется. Она влюбится. Она захочет быть с тобой. Поверь, я знаю, что говорю, — Зои тяжело вздохнула.

— Это необязательно.

— Это неизбежно. И неизбежно то, что случится потом. Она захочет отдать тебе себя без остатка. Дать тебе всё, в чём ты нуждаешься. И пути назад уже не будет. Мне было двадцать, когда на моём плече сделали первый надрез. Сейчас мне тридцать пять, я часть Семьи, я его вечный даритель. Мне никогда не вырваться.

— Мне было восемнадцать, кбогда я стал мужем Дианы Гуабен. Она стала моим первым дарителем. Эщто она ввела меня в Семью. Нио, если ты думаешь, что эта престарелая дама была истовой католичкой и скрепила наши узы браком только для того, чтобы иметь возможность официально меня опекать, ввести в нужные круги, вкладываться в моё образование и дарить мне время от времени несколько капель своей густой кислой крови, то сильно ошибаешься. Она была старой похотливой сукой с сухим как пустыня влагалищем и грязными как выгребная яма фантазиями. А я прожил с ней два года. Два бесконечных года. Но я стал тем, кем стал.  Это был мой шанс. И больше я не часть Семьи.

— Таких как ты, — усмехнулась Зои, — дай-ка посчитаю… Один?

— Ты сама выбираешь частью чего быть.

Она грустно улыбнулась и промолчала.

На этот счёт у нас с ней была разная правда. Но сейчас было не место и не время начинать спор.

— Береги себя, Алан! — протянула она руку.

— И ты себя, Зои, — ткнулся я губами в её холодную щёку. — До встречи?

— Надеюсь, до скорой, — улыбнулась она.

Подходя к дому, я услышал, как завёлся её вертолёт. Как взмыл в небо, ведомый рукой женщины, которая была мне бесконечно дорога, но, увы, никогда не любима.  

И слово «КОНЕЦ», словно написанное большими буквами после эпилога длинной-предлинной книги вдруг открылось мне во всей своей окончательности.

Что я буду делать, когда убийца моей жены будет найден и наказан? Ради кого жить? Как? Зачем?

Вот что на самом деле так испугало меня, когда я увидел ту фотографию.

Вот из-за чего мне стало так плохо.

Пустота и безразличие — ждут меня впереди, когда убийца моей жены будет найден и наказан.

Я дышу, пока жива моя месть.

Пока у меня есть моя месть, живёт моя любовь, моя душа, моя Кира.

Умрёт она, умру и я.

Глава 15. Ника

Не знаю сколько времени я проплакала. Но кое-как успокоилась.

Да, мне хреново, но я должна думать о тех, кому нужна.

Я едва не задохнулась от боли в плече, когда подняла телефон к уху. В глазах потемнело. Медвежья шкура под ногами, казалось, вздыбилась и ожила. Стены закачались. К горлу подступила тошнота.

— Тс-с-с, лежать! — сглотнув слюну, что потекла ручьём, когда меня чуть не вырвало, пригрозила я и содержимому своего желудка, и распростёртой на полу медвежьей заднице, а в особенности куцему хвостику, что так и норовил вильнуть в вязкой пелене, что стояла перед глазами.

В ванной было то же самое. Тоже дико закружилась голова, подступила тошнота. Такое состояние у меня было только однажды, когда меня змея укусила. Похожие ощущения. И в ванной меня вырвало. Сейчас, к счастью, отпустило. Не то конца, но всё же. Осталась и противная ломота во всём теле как при температуре, и головная боль.  

 Не знаю, надо сказать об этом «лечащему врачу» или нет? Но раньше у меня не вырезали на груди каббалистические знаки, может, это нормально. Не хотелось бы по каждому чиху жаловаться и беспокоить господина Тирана.

Я несколько раз глубоко вздохнула, приходя в себя, и на мой звонок как раз ответили.     

— Алло! Здравствуйте, Ирина Пална! — выдохнула я в трубку.

— Здравствуйте, Ника, — прозвучал голос сиделки. Такой добрый, знакомый, ободряющий, что сердце заныло. — А мы вас ждали вчера.

— Я не смогла. Как папа? — старалась я придать голосу бодрость.

— Без изменений, — давно научилась она сообщать любые новости без вздохов и лишних эмоций.

— Я могу с ним поговорить?

— Да, да, конечно. Сейчас отнесу ему телефон.

Застучали её невысокие каблучки по коридору хосписа. Она с кем-то поздоровалась. Знакомо скрипнула дверь в палату отца. Я не только всё это услышала, но даже увидела, как папа лежит на кровати. Высокая спинка. Его любимое одеяло по грудь. Его любимые очки рядом на тумбочке. Букет пионов, что, наверно, уже пожух или облетел. Я принесла его накануне.

Как они пахли!     

— Вы говорите, Ника, — подсказала сиделка, сообщив отцу, что я звоню. — А я пока подержу его за руку.

Да, да, я знала, как это важно для больных в коме — голос, интонация, телесный контакт.

— Алло, пап! — в горле встал ком, но я его проглотила. — Привет! Узнал? Ну всё, богатой не буду. Как у тебя сегодня настроение? Как всегда, на букву «ха»? Хорошо? — сквозь слёзы улыбнулась я.